Поэтика абсурда в романе А.Белого Петербург Курсовая работа (проект)

Проблема выявления сущности понятия абсурд, временных рамок его возникновения и специфики его проявления в произведениях искусства и литературы, требует, в первую очередь, более четкого определения, которое до настоящего времени остается в современном литературоведческом дискурсе одной из самых расплывчатых и неопределенных. Европейские словари данное понятие объясняют контаминацией латинских слов absonus «какофонический» и surdus «глухой». Фридрих Клуге считает, что это понятие «может быть возведено к общему понятию звукоподражательного слова susurrus „свист «». Павел Черных в «Историко-этимологическом словаре современного русского языка» вторит Клуге, указывая на то, что корнем этого слова является suer «шепчущий». Черных предполагает, что именно с производным от этого корня словом susurrus скрестилось в дальнейшем слово surdus [7].

Как отмечает О. Буренина, образцом для латинского слова послужило греческое 'απ-οδóζ, которое означает «нескладный, негармоничный». Понятие абсурда, которое означало в ранней греческой философии что-то нежелательное, связывалось с противоположностью гармоничного Космоса и представляло собой эквивалент понятия Хаос. Поэтому абсурд выступал в качестве эстетической категории, выражающей отрицательные свойства реальности и противоположной такой эстетической категории, как прекрасное и возвышенное, в основании которой находится положительная общечеловеческая ценность объекта. Также понятие абсурда ассоциировалось в греческой философии с логическим тупиком – местом, в котором рассуждение приводит самого рассуждающего к явному противоречию или, даже бессмыслице.

Вышеперечисленные аспекты означают, что абсурд понимался в качестве отрицания центрального компонента рациональности – непосредственно логики. Понятие логического абсурда фиксировало в древней греческой философии ситуацию рассогласованности в поведении и речи субъекта. Дальше оно переместилось в математическую логику и стало восприниматься как несоответствие какого-либо действия (или рассуждения) его результату. Один из излюбленных приемов логического абсурда – операция приведения к нелепости, которая заключается в обнаружении противоречия основного положения или его выводов. Данный прием стал основополагающим у скептиков, которые выдвинули сомнение (в том числе сомнение в надежности истины) как центральный принцип мышления.

Также, в латинском языке сущность абсурда начинает восприниматься уже в качестве категории философско-религиозной. Как отмечает О. Буренина, истоки онтологизации абсурда начинаются в трудах ранней христианской эпохи (богословские принципы Августина (354 – 430 н. э.), в теологические размышления Тертуллиана (160 – ок. 220 н. э.) и др.) [7].

Л.К. Долгополов видит главную особенность поэтики «Петербурга» в сочетании двух сторон, двух линий – монологически – повествовательной (сюжет, описания, авторские характеристики действующих лиц, лирические отступления) и полифонической (воспроизведение - а не описание - душевных состояний героев, изолированных, до известной степени, друг от друга) [4].

А. Белый утверждает, что роман – это его дитя. Сам автор – творец, повествователь – настойчиво подчеркивает условность, изображенность своих героев, их статус литературных персонажей: «... весь роман мой изображает в символах места и времени подсознательную жизнь искалеченных мысленных форм...» [5, с. 516]. Субъектоноситель этих мысленных форм не определяется конкретно в процитированном письме Белого Иванову-Разумнику. Многочисленные обращения к читателю, пролог и начало первой главы, имитирующие традиционные литературные приемы (например, предисловный рассказ о герое), названия глав, содержащие указания на то, что в них повествуется – все это говорит об авторском вымысле как прародине героев.

Завершая первую главу, А. Белый напоминает читателю, что это автор «развесил картины иллюзий», что Аполлон Аполлонович – «порождение фантазии автора» [4, с. 56]. Но возникшие в сознании автора герои наделяются «атрибутами бытия», стремятся к объективации в художественном мире романа. В конце первой главы автор восклицает: «И да будет наш незнакомец – незнакомец реальный!», а в начале второй главы повествуется о том, как газетная сплетня реализуется в сознании публики, «расплетаясь» в серию «никогда не бывших событий, но все же угрожающих спокойствию. «Сплетня» (газетная строка, «линия» повествования) расплетается, разрастается в реальность, обретает плоть. Герои начинают жить самостоятельной жизнью, а абсолютная авторская вненаходимость обыгрывается фигурой автора – наблюдателя за героями, автора – сыщика, находящегося не вне, а внутри художественного мира. Автор принимает правила игры и извиняется, когда нарушает их, например, упомянув трамвай, еще не бегавший в 1905 году по городу («...следует исправить вкравшуюся неточность; в ней повинен не автор, а авторское перо» [4, С.19]).

«Мы, автор», пишет Белый, «видим «интерьеры в доме сенатора Аблеухова, «мы, автор» сделали вид, что смотрим в облака и пропустили агентов охранки в ресторанчик, причем «мы, автор» разглядели их фигуры [4, с. 37]. Автор признается, что забыл об Анне Петровне, а за ним забыли о

Проблема выявления сущности понятия абсурд, временных рамок его возникновения и специфики его проявления в произведениях искусства и литературы, требует, в первую очередь, более четкого определения, которое до настоящего времени остается в современном литературоведческом дискурсе одной из самых расплывчатых и неопределенных. Европейские словари данное понятие объясняют контаминацией латинских слов absonus «какофонический» и surdus «глухой». абсурд понимался в качестве отрицания центрального компонента рациональности – непосредственно логики. Понятие логического абсурда фиксировало в древней греческой философии ситуацию рассогласованности в поведении и речи субъекта. Дальше оно переместилось в математическую логику и стало восприниматься как несоответствие какого-либо действия (или рассуждения) его результату. Один из излюбленных приемов логического абсурда – операция приведения к нелепости, которая заключается в обнаружении противоречия основного положения или его выводов.

С точки зрения Ф. Ницше и Л.И. Шестова, абсурд является реакцией на ситуацию отчуждения личности, порожденной кризисом, острым противоречием между интересами личности и условиями ее жизнедеятельности, утратой жизненного смысла. Кроме того, важную роль в актуализации абсурда в XX в. отыграла философия экзистенциализма М. Хайдеггера, А. Камю, Ж.-П. Сартра и др. понятие абсурдного они воспринимают в качестве теологической концепции Кьеркегора, совместив с философскими позициями Ф. Ницше и Л.И. Шестова.

Что касается дискурса об абсурде в славянских странах, то его специфика заключается в том, что несмотря на наличие этого слова во всех славянских языках (ср. польск. absurd; хорватск. apsurd\ чешек. absurdum\ бол г., русск., укр., абсурд и т. д.), большинство исследователей разрабатывают понимание абсурда преимущественно в следующем контексте: русской культуры; творчества обэриутов, интересом к которым было обусловлено появление на Западе уже в конце 1960-х гг. значительного числа переводов представителей группы «Обэриу» и комментариев к ним.

В России первоначальное исследовательское внимание к абсурду определялось в конце 1950-х годов интересом к западному (в большей мере к французскому) театру абсурда, получившему в первое время резко негативную оценку. Получив известность с середины XIX в., это понятие первоначально фигурирует в словарях как категория логического абсурда, то есть как понятие или суждение, обозначающее «бессмыслицу, нелепость». Только с 1990-х гг. происходит ощутимый перелом в подходе к изучению абсурда, что в значительной степени обусловлено бурными дебатами о постмодернизме, которые велись в этот период на страницах периодической печати, а потому и формированием языка русской постмодернистской